Они лучшие в своем деле. Мик Джаггер готовит о них мюзикл, фронтмены многих групп снимают перед ними шляпу. Сцена оголяет их таланты, но всегда держит за шаг до известности.

Анатолий Шмаргун (барабанщик, перкуссионист; Esthetic Education, «Парадуш», Луи Франк), Лида Тутуола (бэк-вокалистка; «Океан Ельзи», Esthetic Education, Johnny Bardo, Pianoбoй, Луи Франк), Сергей Савенко (кларнетист; Сергей Бабкин, «Оркестр Че») и Николай Кистенев (бас, контрабас; Pianoбoй, Urban Gypsy) о сессионной кухне музыкантов в Украине, страхах, проблемах и многом другом — в откровенной беседе для Open.ua.

Как обстоят дела с сессионными музыкантами в Украине в целом? Какие прогнозы, тенденции роста или наоборот упадка популярности этой профессии?

Анатолий Шмаргун: В Украине института сессионных музыкантов пока что нет. Это все самодеятельность и создается самодеятельным образом. Если ты пишешь с кем-то трек, то ты прекрасно понимаешь, что вам нужен барабанщик, гитарист и, возможно, еще кто-то.

Что ты делаешь в таком случае? Звонишь какому-то своему знакомому и пытаешься пробить нужного человека. В этом смысле института как такового нет, и не знаю, существует ли он где-нибудь вообще. Например, профсоюз сессионных барабанщиков Америки. Но при этом, любая уважающая студия в состоянии предоставлять такие услуги самостоятельно, как на Западе, так и у нас. Но у нас-то студий — раз-два и обчелся.

Хотя, опять же, благодаря всем тем технологиям, которые у нас имеются, ты можешь заказать себе барабанщика хоть из Америки. По большому счету, так вот и делаются сессионные работы. Выглядит это следующим образом: ты мне присылаешь mp3, задаешь определенный темп композиции, по возможности прикладываешь «рыбу» или просто говоришь, чтобы этот трек был похож на что-то уже существующее. Я же в свою очередь беру наушники, все это наигрываю в своей студии и отсылаю тебе на утверждение.

Сессионные музыканты зависимы от количества музыки, производимой в стране.

И таких услуг сейчас миллион. Но лично мне хочется общего командного духа, понимания ценности и желания того, что хотим получить в результате. Поэтому дистанционно — это в меньшей степени возможно и похоже на проституцию.

К тому же сессионные музыканты зависимы от количества музыки, производимой в стране. Если ее производится много, то соответственно этих услуг нужно больше. Все приходит с опытом и сейчас класс музыкантов, безусловно, повышается.

Николай Кистенев: Не много у нас хороших сессионных музыкантов, скажу вам честно. Умелые ребята все где-то сидят «на привязи» у звезд. Для меня качественный сессионный музыкант — это разносторонний трудяга, который любит свою работу и честно ее выполняет.
 
Но таких, к сожалению, не много. Казалось бы, учатся себе в КИМ им. Р. М. Глиэра, вот тебе все: YouTube, реалбуки, транскрайбы, любые ноты в распечатках. Мы в свое время от руки писали, чтобы играть, кстати. Да приди ты к педагогу, он тебе все расскажет и разжует. Не хотят! Поэтому и мало специалистов.  

Сергей Савенко: Я не являюсь сессионным музыкантом, но хотел бы им быть. Потому что этот человек играет с различными командами и составами, а чем больше он играет, тем больше он обучается, становится разноплановым. Ему нужно очень быстро подстраиваться, что достаточно непросто. Это не обычный музыкант, который играет одну и ту же программу на протяжении пяти лет. Опять же, происходит больше общения, расширяется кругозор в плане музыки.

Мы пребываем в лучах славы, тратя свою жизнь, но при этом обрекаем себя на нищету.

Лида Тутуола: Стать полноценным музыкантом в нашей стране гораздо труднее и занимает больше времени, чем стать хирургом, потратив на это время с 4-летнего возраста и до двадцати с лишним. Одним словом, всю жизнь человек, лишая себя многого, растет до нужного уровня.

И я хочу, чтобы такие профессии как сессионный музыкант, бэк-вокалист и просто музыкант имели официальное подтверждение того, что они работают. Мы пребываем в лучах славы, тратя свою жизнь, но при этом обрекаем себя на нищету. Я это делаю, потому что я не могу жить по-другому и другого варианта у меня нет.

Среди сессионных музыкантов понятие «поиграть со всеми» имеет колоссальное значение в поисках связей. Это является неотъемлемым требованием в становлении музыкальной личности.

Н.К.: Совершенно верно. Надо ходить на джем-сейшны. Вот когда музыкант приезжает в столицу, куда надо в первую очередь идти за практикой? Почему я всех призываю играть джаз? Потому что, когда ты играешь стандарты, во-первых, ты развиваешься как музыкант, у тебя больше возможностей, ты хорошо умеешь читать с листа и разбираться в музыке, в партитуре.

Вот приехал я в Сербию, ничего не зная, пришел просто на джем, сыграл с людьми два-три стандарта и через два дня я очутился в хорошем квинтете.

Да и у нас не так уже и много клубов, где можно прийти и поиграть джаз. Ну и естественно такие крепкие ребята как Дмитрий «Бобин» Александров, тот же Денис Дудко, Валик Корниенко со мной бы тогда не возились, потому что я был только на стадии развития.

Поэтому я поехал в Сербию и если бы я не знал стандартов, то я бы не смог познакомиться с музыкантами и общаться с ними на музыкальном языке. Они бы тогда обо мне и не узнали. А так просто молча выходишь на сцену и играешь, что ты можешь. И если ты хороший парень, тебя обязательно кто-нибудь да заметит! У нас ведь все друг с другом общаются.

Л.Т.: Слава богу, и всем святым, но в моем случае, я могу себе позволить выбирать с кем играть. В украинском шоу-бизнесе ситуация такова, что выбор небольшой, и хорошо, что есть работа в принципе.

У вас очень большой опыт сессионной работы, что лично вам дало участие в различных музыкальных проектах как для музыканта и почему вы не стали той составляющей, которая определила бы вас как официального члена группы?

А.Ш.: Мое присутствие в Esthetic Education было очень странным, но я  благодарен им за то, что они появились в моей жизни и разбили во мне этот дурацкий сессионно-джазовый подход к музыке. На тот момент я только джемил и занимался каверами.

Где-то мне даже казалось, что только такая музыка и есть, и только так она и происходит. Ничего подобного! В случае с Esthetic Education это был рифф, который кто-то начинал, и при чем, как мне кажется, чаще всего это был Дима Шуров. К нему подключались бас или барабаны, и прикладывалось «сейшинение» Луи Франка, которое могло быть на тарабарском языке.

И то, что я не стал частью их семьи, это, скорее всего моя вина, потому что мой предыдущий оркестрово-джазовый опыт учил меня несколько другим вещам. Я пришел на репетицию и у меня есть ровно два часа. Мы там чего-то сыграем и разойдемся. А быть членом семьи — это трудиться на ее благо. Это 24 часа совместной работы, совместные цели и музыкальные идеи, а также некая подобность в музыкальном плане.

Н.К.: Это в первую очередь очень ценный опыт. Я, допустим, до момента работы с Димой Шуровым не играл такой музыки никогда. И мне всегда было интересно понять то, что я не умею играть, вникнуть в сам процесс работы и творчества. И только тогда я начинаю что-то «копать», искать похожую музыку, кто, что делает в подобном стиле.

А что же касается моего участия в группе, то до какого-то момента я себя чувствовал как сессионщик. Но в прошлом году были накладки, концерт Pianoбoя в Москве совпадал с моим выступлением на джазовом фестивале во Львове, тогда и определилась моя роль в проекте. И я говорю Диме: «Может, придумаем какой-то компромисс». А он мне в ответ: «Нет, я тебя уже рассматриваю как цельную единицу. Я и для тебя тоже песни пишу, представляя, как ты играешь на инструменте».

Поэтому в этом проекте я навряд ли играю роль сессионного музыканта. Плюс в последнем альбоме Pianoбоя «Не прекращай мечтать» у меня было больше свободы для творческой мысли, что немаловажно.  

Л.Т.: Опыт! Мне очень нравится работать с людьми, которые умеют учиться и слушать не всегда приятные отзывы. Например, в той же песне «Ведьма» студийной версии есть несколько музыкально-инструментальных партий, которые я услышала и предложила их развитие. Дима прислушался и они остались.

Мы всегда друг друга чему-то учим. И следует понимать, что наше постоянное присутствие в группе не зависит от музыки. Для меня нет грани, ты просто приходишь и играешь. Если тебе хорошо, ты работаешь долго, если тебе плохо, ты работаешь недолго. Вот и все.

Я считаю, что артист должен быть многогранен вплоть до того, что если во время концерта тебя спустят вниз на канате, ты должен уметь красиво спуститься. И если это будет хорошо и вкусно преподнесено, я, как бэк-вокалистка, исполню такой трюк.

Концерт — это не джем-сейшн и не может каждый отдельно взятый сессионный музыкант изгаляться в импровизациях, как ему захочется. Насколько правильный такой подход в построении выступления?

А.Ш.: Я абсолютно согласен с Шуровым, который говорил, что 90% концертной программы должно быть готово и отрепетировано. В какой-то степени это классический способ. Чайковский написал сонату, вот ноты и никакой скрипач не начнет «валить» то, что ему пришло в голову. Но вот эти 10% всегда переходят в эмоции.

И в Esthetic Education степень такой свободы, конечно же, была, при всем том, что они не давили на меня. И это было клево, потому что поставить в одни рамки весь концерт было бы не так интересно для самих музыкантов.

Кстати, сессионщики очень часто любят выпедриваться, показать свой класс, так сказать. И моя практика показывает, что очень часто достаточно 24 такта, чем «шмалять» в каждом втором какую-то сбивку или страшные синкопы.

Да, это круто, словно ковбои достают два пистолета, но к музыке это не имеет никакого отношения. А люди все это видят и слышат. Любой барабанщик-виртуоз, который устроит open-solo, заставит всех «раскрыть варежку», но на первые пять минут. А потом это все проходит.

Н.К.: Есть такое. Все зависит от настроения. Существует, конечно, конкретная структура песни, но главное не терять форму. Как правило, момент импровизации бывает на кодах. Но бывает и так, что кто-то что-то пропустил или наоборот кто-то что-то привнес и за ним пошла вся группа. Тогда и начинается некая «химия» на сцене.

Л.Т.: Я всегда за здравый смысл! Для меня очень важно, чтобы музыка в целом звучала рационально. Если я буду показывать все свои возможности в каждой песне, это будет нелогично. Мне Дима Шуров давал свободу, но при этом преследовал свои цели.

С какими трудностями вам приходилось сталкиваться во время работы в качестве сессионного музыканта?

А.Ш.: Трудности возникают у всех. Очень часто самая большая трудность появляется тогда, когда продюсер сам не знает, чего он хочет. Особенно меня тошнит, когда они говорят, чтоб «душа развернулась, а потом свернулась». Это очень тупо! Когда продюсер конкретно понимает, чего он хочет, он тебе сможет конкретно поставить задачу. А когда он и сам не знает, чего он хочет, то ничего хорошего из этого не получится.

Кстати, цинизм музыкантов заключается в том, что лично я не помню, с кем и сколько, и когда я кому что записывал. И как выясняется эта такая куча музыки, что, порой, ты пишешь ее, и сам не знаешь кому.

Л.Т.: Для мастера и профессионала нет никаких сложностей. Так же, как для пилота не составляет труда посадить самолет, так и я могу спеть без проблем для основного вокала.

Если же мы говорим об искусственно раскрученных артистах, то у них есть проблемы. Но, как правило, меня такие не приглашают. Меня зовут живые, работающие артисты, которые на сцене полноценно отрабатывают свои концерты.

Казалось бы, сложностей нет, а опасности есть. Труднее всего работать со звездами-мужчинами, потому что их поклонницы бывают разными. Особенно это касается молоденьких девочек, которые еще не совсем созрели.

Есть ли минусы в работе сессионных музыкантов?

Ты очень долго можешь работать на чье-то имя, тратить свое время, а в конечном итоге, если что-то не так пошло, тебя попросят уйти из группы.

Н.К.: Есть! Самый главный минус заключается в том, что ты очень долго можешь работать на чье-то имя, тратить свое время, а в конечном итоге, если что-то не так пошло, тебя попросят уйти из группы.

А музыкант, который за счет тебя стал популярным, играет себе дальше и у него все хорошо. Ты же остаешься у разбитого корыта и ни с чем. Это и есть один большой минус сессионных музыкантов.

Л.Т. Я предавала даже своих детей ради работы. Я предавала их, когда бросала больными с температурой и пневмонией, и ехала на гастроли. И не потому, что мне нужны были эти копейки, которые я заработаю на этих гастролях, а потому что я не могла подвести коллектив и ту звезду, за которую я отвечаю.

Это как мой питомец или воспитанник, которого я приручила и за которого я отвечаю. Поэтому я не могу себе позволить заболеть. Я пообещала Луи Франку, что я буду работать на его презентации, но я свалилась с жуткой пневмонией. И состояние мое было ужасное. Но я приходила на репетиции, мерзла и работала. Да, это последствия. Мы жертвуем своим здоровьем, семьей, детьми и личной жизнью. Поэтому очень тяжело дружить с музыкантами.

С.С.: Естественно есть. Это то, что ты не являешься составляющей частью команды и принадлежишь сам себе. Тебя берут на сезон либо откатать программу, а дальше — ты в свободном плаванье.

Работая с Сергеем Бабкиным, помимо музыки мы еще и дружим, что немаловажно. Мы общаемся в теплой, дружеской атмосфере, чего нет в сессионной работе. Сессионного музыканта попросили, заплатили деньги, и он идет себе дальше.

Насколько справедлива оценка сессионного музыканта по отношению к его предшественнику или, допустим, бывшему участнику группы?

А.Ш.: Переоценка происходит в любом случае при любой замене. Если слушатель сравнивает, значит, разница есть. И предыдущий музыкант что-то для этого сделал. Звук Джона Бонема стал классическим, как и звук Стива Гэдда. Скажем так, что с технической точки зрения в партиях Бонема нет ничего сверхъестественного, и если попросить студента или выпускника КИМ им. Р. М. Глиэра сыграть его партии, он их сыграет. Но Бонем все равно не получится.

Это нечто, что выходит за рамки нот и техники. Это чувство и есть та глубина, которая отличает сессионщика от обычного гитариста. Одна из причин кроется в системе образования и тех ценностях, которые нам дают на момент обучения. И вот как раз самодеятельные музыканты, которые этому не учатся, они эту ценность воспринимают ухом без нотных характеристик и глубже проникают в саму суть того, что они слышат. И, так или иначе, это воспитывает в них самих подобные чувства.

Л.Т.: Это абсолютно неправильно и музыкантам всегда неприятно, что их с кем-то сравнивают. Мне повезло в этом плане. Меня особо в этой стране не с кем сравнивать и раз перед вами сижу я, значит, это о чем-то говорит.

Мне очень нравится, когда артист умеет послушать и вычленить ту изюминку, которая ему необходима и использовать ее в своем творчестве. Ведь каждый музыкант несет нечто уникальное: свои умения, звук, инструмент, манеру или технику исполнения. Очень глупо, когда приглашают сессионного музыканта и пытаются его сломать, заставить его сделать то, что ему не свойственно.

Н.К.: Это зависит от самих людей в коллективе. У каждого ведь разное настроение и в большей степени все зависит от фронтмена. Допустим, в группе Pianoбoй до меня был басист, слабее меня. А тут Макс Малышев приводит меня, а я и с листа читаю, и стараюсь, и делаю, что надо, пытаюсь вникнуть, но уже подхожу к делу не с любительской стороны, как это было у моего предшественника, а с профессиональной.

Очень часто профессионального сессионщика путают с кабацким музыкантом. Как определить ту грань, которая разделяет эти понятия?

А.Ш.: Очень часто путают. И в этом вопросе большую роль играет материальная составляющая. Особенно, если музыкант приезжий. Существует такое мнение, что для практики неплохо играть в кабаках. И если ты нормальный музыкант, ты и там будешь играть нормально. Ничего подобного!

Мой опыт говорит о том, что нахождения в такого рода заведениях накладывает отпечаток, такую себе общемузыкальную безответственность.  И это порождает отношение к музыкантам как к лабухам и попрошайкам. В артовых клубах, где есть хоть какая-то движуха, это проявляется в меньшей степени, но все равно присутствует.

Одни мои знакомые музыканты говорили, что некоторые коллективы играют каверы честно и интересно. Но то, что я слышал — это не интересно и не честно. И дело даже не в том, что кто-то там перепевает чье-то достояние, а в том, что они его «недопевают». Вот эта вот «шаровизна» и та обстановка, которая присутствует в кабаках и ресторанах еще больше усугубляет ситуацию. Таким вот образом, как играть в баре, вряд ли музыкант стал бы на сцене Дворца «Украина» или Дворца Спорта. Но в связи с тем, что в подобных заведениях он бывает чаще, чем во Дворце Спорта, это качество усиливается.

Н.К.: Я тоже играю в кабаках и не скрываю этого. Если у меня есть свободное время и платят хорошо, пойду, заработаю денег. Понятное дело, что не 300 гривен. Это тоже очень тонкая штука.

Есть очень много ребят, которые хорошо себя чувствуют в барах и пабах, но при этом они не умеют играть как сессионные музыканты. Я соглашусь с вами, что те музыканты, которые постоянно играют в кабаках утрачивают свое мастерство, их острота исполнения притупляется. Они уже ничего не могут сделать что-то от себя: играют чужую музыку, да играют. У них нет момента творческой свободы, потому что они узконаправленны.

Можно ли говорить о том, что сессионные музыканты однобокие и не становятся фронтменами потому, что кроме как чужого материала больше играть ничего не умеют?  

Идеальный сессионный музыкант — это тот, кто с легкостью может выполнить поставленную задачу.

С.С.: Для меня сессионный музыкант — это универсальный солдат, который может сыграть все, что угодно. Импровизация — это не так уже и сложно. Легче импровизировать, чем сыграть то, что придумал кто-то другой. Всегда сложнее повторить чужую мысль. И я не знаю, насколько должен быть ограничен сессионный музыкант, если он не может сыграть свое. Как же он тогда будет чужое играть?

А.Ш.: Ты знаешь, я позволю себе сказать «да». Разумеется, что исключения всегда есть. Есть такая музыкальная стезя, которую я для себя определил как «солисты». Например, Маркус Миллер, Дейв Векл, Виктор Вутен и многие другие. И вот их музыкальная ценность находится внутри их самих.

Они являются главными действующими лицами, при том, что им не обязательно быть композиторами. А если вернуться к первой части вопроса, что сессионные музыканты однобокие в каком-то роде, то это, скорее всего, специфика профессии. При этом он более универсальный, надежный с профессиональной точки зрения.

Почему среди сессионных музыкантов не происходит глубокого музыкального погружения, я не знаю. Но как мне кажется, в этом профессиональная школа играет большую роль. Они взращивают будущих музыкантов на ценностях универсальности. А универсальность, как по мне, как раз и рассеивает внимание.

Н.К.: У меня была, кстати, такая проблема, когда я учился в консерватории: ноты поставили — играешь, ноты убрали — не играешь. И это длилось до того момента, пока я не начал возвращаться к гармонии. Я начал углубляться в джаз, а там разрешено то, что в классической гармонии запрещено. И только после этого появилось ощущение свободы.

Какими навыками должен обладать сессионный музыкант, чтобы соответствовать понятию «цена-качество»?

С.С.: Идеальный сессионный музыкант — это тот, кто с легкостью может выполнить поставленную задачу. Я встречал многих музыкантов с образованием, но которые не могут сыграть то, что их просят. Допустим, как у классиков проблема сыграть свинг, так у джазменов большая проблема сыграть ровно, не свингуя. Но совершенству нет предела.

Л.Т.: Голос — это душа и то, что мы слышим — это душа песни. И она не может быть искусственной и механической. Поэтому приходится пропускать все через себя для того, чтобы быть убедительной на сцене. Если ты певец, ты должен уметь петь. А если ты бэк-вокалист, ты должен петь разнообразно.

У меня ведь не всегда был такой диапазон и способности. Я не родилась с таким талантом, я не самородок. Это все приобретенные навыки и на выходе имеешь то, чему ты научился. Также очень важно, — а это часто упускается, — актерское мастерство. Это то, что дает любому артисту основание находиться на сцене, потому что просто петь со стеклянными глазами и механическими жестами недостаточно.

Н.К.: Для меня приличный сессионный музыкант — это в первую очередь человек, который умеет хорошо читать с листа партитуру, разбираться во многих стилях музыки, быть очень пунктуальным, тактичным, аккуратным и коммуникабельным. В этом плане на роль идеального сессионщика подходит Денис Дудко. Сейчас он играет в составе «Океан Ельзи», но когда-то же он был сессионщиком.

У нас очень много музыкантов, которые мегапрофессиональные, делают колоссальные импровизации, умеют играть быстро, но не уживаются в коллективах, либо чего-то не умеют и это определенно сужает их круг работы.  

А.Ш.: Мой опыт, к сожалению, говорит в основном о том, что пока я себе толкового гитариста найти не могу. Если же все-таки создать образ желаемого, то, скорее всего, у него должны быть такие чувства и драйв как у Пети Чернявского, и знания теории как у выпускников консерватории Глиэра. Тогда бы это было самое оно.

Катерина Хотеева
Фото: Ирина Матвиюк, Евгения Люлько, Ольга Визави